Вице-президент по маркетингу и продажам биотехнологической компании BIOCAD – о том, как обеспечить всех нуждающихся современными препаратами.
Как отечественной компании перейти от импортозамещения к производству оригинальных препаратов и какие трудности поджидают ее на этом пути, рассказывает Олег Павловский, вице-президент по маркетингу и продажам биотехнологической компании BIOCAD.
– Как в России обстоят дела с обеспеченностью жизненно важными препаратами для лечения онкологических заболеваний?
– Я могу говорить только о препаратах нашей компании, которые мы производим. Начнем с того, что стопроцентной обеспеченности лекарствами нет нигде, ни в одной стране мира. Это недостижимый идеал. Постоянно появляются новые препараты и новые схемы терапии, и государство не способно обеспечить ими всех и каждого. Поэтому всё познается в сравнении. Есть препарат трастузумаб – это золотой стандарт в терапии рака молочной железы с гиперэкспрессией HER2. Мы сравнили обеспеченность этим препаратом в России и странах Европы. Россия, к сожалению, оказалась далеко позади. У нас обеспечены трастузумабом только 30% пациенток, иными словами, в среднем по России две трети заболевших женщин не получают нужного им лечения. И этот средний показатель держится благодаря хорошо обеспеченным регионам, таким как Москва или Московская область. А в других регионах ситуация гораздо хуже.
– То есть в бедных регионах его вообще нет?
– Знаете, тут дело не в бедности. Вообще, интересная ситуация выявляется, когда начинаешь изучать вопрос: нет четкой корреляции между богатством региона и его обеспеченностью лекарствами. Денег всегда и всем не хватает, вопрос в том, как распределяются те средства, которые есть. У врачей бывает два подхода. Одни говорят: я врач и не мое дело знать, что сколько стоит. Мое дело – лечить людей, и я назначаю все, что считаю нужным, без оглядки на бюджет. Другие считают, что нужно учитывать реалии окружающей жизни. По их мнению, основная задача здравоохранения – обеспечить базовой терапией всех, кто в ней нуждается, и только потом, если останутся средства, назначать какие-то дорогостоящие эксклюзивы. Если действовать по первой схеме, большинству пациентов не хватит препаратов. Мне ближе вторая позиция.
– В каких регионах обстановка хуже всего?
– Опять же если говорить о трастузумабе, в Новгородской области обеспеченность этим препаратом всего 8%, в Ленинградской области – 21%. Гораздо меньше, чем в среднем по стране, а ведь это далеко не самые бедные регионы России.
– Можно ли в принципе решить эту проблему при нынешних высоких ценах на современные препараты?
– Приведу два примера. Есть препарат бевацизумаб – стандарт терапии колоректального рака и еще по некоторым показаниям, – очень широко применяемый за рубежом. В России обеспеченность им была всего 20%, потому что цена за упаковку составляла от 60 тысяч рублей и выше. Когда BIOCAD в прошлом году вывел на рынок биоаналог бевацизумаба, цена упала в три раза – он сейчас продается по 20 тысяч рублей за упаковку. Его начали покупать даже те лечебные учреждения, которые оригинальный препарат вообще не покупали, и не потому, что он был им не нужен, а потому, что денег не хватало. Количество пациентов, которые теперь могут получить этот препарат за счет государства, увеличилось в три-четыре раза.
Другой пример – тот же трастузумаб. Мы вывели его на рынок в начале этого года. При появлении нашего биоаналога в ходе аукционов цена падает с 70 тысяч до 45–47 тысяч рублей за упаковку. Количество больных, которые могут получить этот препарат, растет почти в два раза. Проблема начинает решаться.
– Препятствуют ли международные компании выходу на рынок российских биоаналогов их препаратов?
– Конечно, они пытаются защитить свою долю рынка. Компания Roche, например, вывела на рынок подкожную форму трастузумаба. Она ничем не отличается от инъекционной, которую производим мы, там то же действующее вещество, та же эффективность, нет никаких преимуществ. Но это позволяет регионам при желании указывать в конкурсной документации именно подкожную форму и безо всякой конкуренции закупать более дорогой трастузумаб компании Roche. По той же цене 70 с лишним тысяч рублей за упаковку. В областях, где обеспеченность трастузумабом самая низкая, именно так и поступают. С моей точки зрения, это преступление – таким образом тратить деньги, вместо того чтобы обеспечить максимальное количество больных требуемой им терапией. Почему госзаказчики так делают, я не понимаю. Если у тебя обеспечено препаратом всего 8% больных, как в Новгородской области, это катастрофа, это как пожар: когда у тебя крыша горит, ее надо срочно тушить, а не ковры выбирать. Тут не до размышлений, какой препарат оригинальнее. Мы считаем — и ФАС нас в этом поддерживает, — что подкожная лекарственная форма трастузумаба должна быть признана взаимозаменяемой с нашей внутривенной, чтобы свободно конкурировать на аукционах.
– Может быть, дело в том, что покупатели сомневаются в качестве биоаналогов?
– Люди, которые говорят, что не уверены в качестве российских биоаналогов, руководствуются слухами. Когда начинаешь их спрашивать: «А вы ими пользовались? Оценивали побочное действие, эффективность?», оказывается, что нет. Просто где-то что-то слышали. Наши препараты производятся на высочайшем уровне качества, завод полностью соответствует международным стандартам GMP. Если говорить о трастузумабе, то мы начали продавать его на мировом рынке раньше, чем в России. У нас нет проблем с качеством. Все остальное – стереотипы или навеваемые кем-то слухи. У меня есть, к сожалению, печальный пример перед глазами – одной знакомой девушке врач в федеральном центре посоветовал для лечения рака молочной железы не пользоваться отечественным биоаналогом трастузумаба, предоставляемым бесплатно, а обязательно купить оригинальный препарат. Он стоит дорого. Начали собирать деньги. Не собрали. А время-то идет. Нужно понимать, что те, кто дает такие «советы» и распространяет слухи о плохом качестве отечественных биоаналогов, не просто принимают участие в какой-то конкурентной борьбе – они буквально убивают пациентов.
– Обеспечивает ли ФАС свободную конкуренцию на фармрынке?
– У нас очень хорошая антимонопольная служба, и я так говорю не потому, что она в чем-то нас поддерживает – на самом деле ФАС нейтральна. Просто это объективно один из самых сильных регуляторных органов Российской Федерации. Российская ФАС сейчас работает по высочайшим мировым стандартам. Она очень активна, и нас это радует, потому что закон всегда несовершенен. Там есть нюансы и лазейки, которые позволяют уходить от конкуренции. В таких случаях мы привлекаем ФАС, и во многих случаях ситуацию удается исправить.
– Работает ли политика импортозамещения на фармрынке?
– Знаете, этот термин часто употребляют иронично, мол, опять что-то «импортозаместили». Но на самом деле посмотрите вокруг – в фармотрасли новые производства растут в стране как грибы. И это очень хорошо, потому что возникают рабочие места, платятся налоги. Не сравнить с тем, что было 15 лет назад, когда наша компания только создавалась, практически в чистом поле. Но сейчас мы больше не занимаемся импортозамещением, – это уже пройденный этап. Скажу без ложной скромности: BIOCAD – лидер среди российских биотехнологических компаний, далеко опередивший всех остальных, в области онкологии точно. Сейчас мы внедряем свои собственные оригинальные разработки, основанные на передовых научных данных.
Например, иммуноонкология, которая сделала революцию в лечении онкологических заболеваний. Так, BIOCAD разрабатывает лекарство на основе моноклональных антител, которое блокирует взаимодействие белков PD-1 и PD-L1и позволяет иммунокомпетентным клеткам распознать опухоль. Наш препарат уже находится на первой стадии клинических испытаний, первый пациент получает сейчас лечение. Это значит, что года через два мы выведем на рынок принципиально новый оригинальный препарат, включающий собственную иммунную систему человека в борьбу против различных опухолей, прежде всего меланомы.
Не могу не сказать про BCD-085 – инновационный препарат на основе моноклональных антител, блокирующий интерлейкин-17 для лечения среднетяжелого и тяжелого псориаза. Новое лекарство способно повысить эффективность терапии по сравнению со своими предшественниками, поскольку имеет в своей основе более совершенную молекулу. Ожидается, что к 2020 году уже выйдет на рынок.
Мы также работаем в направлении ревматологии: по прогнозам специалистов BIOCAD, новое разрабатываемое нами лекарство BCD-121 повысит эффективность стандартной терапии до 75–80% и поможет пациентам, для которых обычные препараты оказались бессильны в лечении ревматоидного артрита.
И таких препаратов у нас в разработке сейчас более 30.
– А уже вышедшие на рынок оригинальные препараты у вас есть?
– Да, например Альгерон, первый российский пегилированный интерферон-альфа с оригинальной структурой молекулы, он применяется для лечения гепатита С. Или Экстимия – эмпэгфилграстим для профилактики инфекционных осложнений во время химиотерапии онкологических больных. Думаю, с точки зрения качества R&D и науки мы вполне можем конкурировать с мировыми фармгигантами.
– С какими трудностями сталкивается российская компания при разработке нового препарата и выводе его на рынок?
– В России это, к сожалению, стереотипы, что ничего хорошего здесь сделано быть не может. Эта мысль многими заинтересованными лицами активно продвигается: мол, единственный выход – это покупать чужое и везти сюда. Нам приходится бороться с этим стереотипом, иногда лбом прошибать. Но ничего, справляемся. Думаю, по итогам 2016 года мы станем в российской онкологии компанией №1. Уже сейчас мы идем практически вровень с одной из западных компаний, а к концу года станем первыми.
– Какие из этих проблем, на ваш взгляд, может и должно решить государство?
– В Англии есть институт NICE, который оценивает стоимость и эффективность всех закупаемых государством препаратов в сравнении с другими методами терапии. И если выясняется, что препарат слишком дорог, ему в закупке отказывают, потому что это ущемит интересы других пациентов, на которых просто не хватит денег. Я думаю, неплохо было бы и у нас при Минздраве создать аналогичный орган, который проводил бы жесткую фармакоэкономическую оценку всех выходящих на рынок лекарств и давал заключение, закупать их за государственный счет или нет.
– А какие проблемы возникают на экспортных рынках?
– Тут есть трудности внутренние и внешние. Если говорить о внутренних, то, прежде всего, нужна очень серьезная экспертиза по работе на рынках за пределами СНГ, и я не знаю ни одной отечественной фармкомпании, которая справлялась бы с этим лучше нас. Мы продаем по всему миру – и в Азии, и в Латинской Америке, причем высокотехнологичные препараты, моноклональные антитела.
Внешние трудности – это, конечно, сопротивление конкурентов, особенно если вы приходите в страну, где 30–40 лет безраздельно царствовала крупная международная компания. Начинается настоящая война. Никто нас нигде не ждет с распростертыми объятиями. Можно привести пример Шри-Ланки, где компания Roche пыталась через суд запретить местному Минздраву закупать наши препараты под надуманным предлогом. К счастью, разум и рациональность победили, и в этом случае суд мы выиграли.